СПИНОЙ К НОВОМУ

("Литература и жизнь", № 10 (588), 24 января 1962 г.)

Казалось бы, как не приветствовать новейший, 1961 года, сборник переводов и перепевов бессмертного "Слова о полку Игореве", изданный под присмотром двух опытных филологов - В. Ржиги и В. Кузьминой! А вот не радуешься, ибо застарелый, от первого (мусин-пушкинского) издания 1800 года, хвост ошибок и непрочтений протянулся и в новое издание.

Правда, одна из таких прямо-таки непостижимых ошибок - объявление струсившего и пожилого князя храбрым и молодым, - ошибка, указанная уже советского времени критикой, в новом сборнике все же исправлена. Речь идет о тех стихах "Слова", где вспоминается погибший в междоусобной битве князь Борис Вячеславич, союзником коего был известный Олег Святославич, или "Гориславич", по горестно-насмешливому прозвищу, которое дает ему "Слово".

Ошибка эта заслуживает упоминания, во-первых, потому, что стойко удерживалась и в научных прозаических переводах вплоть до наших дней, а во-вторых, потому, что источником ее было излишнее почтение к переводу 1800 года. Но и для остальных непрочтеиий древнерусского текста трудно усмотреть иную причину.

Вот это место в древнерусском тексте: "Бориса же Вячеславлича слава на суд приведе... за обиду Олгову храбра и млада Князя".

Первые издатели не совладали с переводом, и, вопреки истории, молодым и храбрым вышел у них не Борис, а... Олег. "Бориса же Вячеславича слава на суд привела... за обиду молодого храброго князя Олега".

И до чего же силен "гипноз" первого издания, если через 138 лет, в 1938 году, профессор Н. К. Гудзий "храбрым и молодым" объявляет в переводе все того же Олега, даже вопреки такому своему комментарию: "Испуганный Олег уклонился от битвы. Борис же самоотверженно пошел против четырех князей и был убит..."

В 1934 году профессор В. Ржига (редактор новейшего сборника) еще предпочитал свято сохранять ошибку 1800 года: "Бориса же Вячеславича похвальба на суд привела, и на ковыль зеленую погребальный покров постлала за обиду Ольгову, храброго и молодого князя". Но вот перед нами перевод того же В. Ржиги из сборника 1961 года, и что же мы видим? Древнерусский текст, конечно, остался тот же самый, а перевод уже прямо противоположный: храбрым и молодым становится уже не Олег, а Борис, как тому и следовало быть: "Бориса же Вячеславича, храброго и молодого князя...". Дальше можно и не цитировать, ибо новое (и правильное!) определение Бориса прямо выдвинуто на первое место.

Здесь мы с отрадою видим либо ослабление "гипноза" ветхого перевода, либо внимание к разразившейся в свое время критике. О, если бы это не было лишь единственным исключением, как бы мы приветствовали новое издание! Но в том-то и дело, что "хвост" непрочтений и ошибок 1800 года остается "нетленным" и в издании 1961 года: упорство незаурядное - свыше полутора столетий!..

* * *

В тексте великой воинской поэмы есть потрясающего трагизма строки о том, как после поражения Игоря "тьма свет покрыла: по Русской земли прострошася Половци"; с глубокой скорбью изображает поэт картину народного бедствия, нашествие врагов, скорбь русских вдов. В этом скорбном контексте есть такое горестное восклицание: "Уже вержеса дивь на Землю". Как вы думаете: земля-почва разумеется здесь или земля как государство, как Русская земля? Я думаю, ответ несомненен: конечно же, Русская земля, только что перед тем названная: по Русской земле простерлись половцы.

"Вержеся" означает кинулась, бросилась, ринулась. Кто? Дивь.

Слово "дивъ" (полная форма - дивый) означало в древнерусском языке да и в других славянских языках - дикий. По-древнерусски и "дикие половцы", и “дивые половцы" - одно и то же. Половцы, к которым попал в плен Игорь, многократно называются в летописи "дикими": дикие половцы. и Кончак с ними. Неужели же это, да еще в свете скорбного контекста о нашествии этих самых диких половцев, так-таки ничего и не проясняет? На землю Русскую ринулась дивъ (имя собирательное - дикие) - вот истинное, историческое (а не мифологическое!) осмысление этого места. Ну, скажите, пожалуйста: может ли какой-то там филин спуском своим с дерева на землю произвести такое потрясение во всем русском народе, вызвать ту скорбь, о которых говорится в названных строках? Смешно? Да, смешно. А ведь перевод 1800 года так и гласил: "Уже филин спустился на землю". Вон, оказывается, что означает трагическое, скорбное восклицание: "Уже вержеся дивъ на землю"! Но этот филин графа Мусина-Пушкина держался свыше столетия. А затем этот филин был переряжен в "мифическую зловещую птицу". Таков, например, комментарий Н. К. Гудзия в издании 1938 года.

А не следует ли признать, что орнитология вообще здесь ни при чем? Доколе же не считаться с тем, что форма дивъ есть типичное собирательное, племенное, какие вообще любил древний русский язык: Чудь, Весь, Черемись, Сербь да и, наконец, Русь!

Как же обошлись новые издатели со словами див и дивь? Вот их "комментарий": "Див - лесной демон, леший". Леший, видите ли, поверг в скорбь всю Русскую землю! Чем это лучше филина? И, очевидно, сами чувствуя всю, не обинуясь говорю, комичность такого пояснения, комментаторы цепляются за украинский фольклор. "Слово див в значении демонологического существа сохранилось до сих пор в украинской поговорке: "Щоб на тебе див прийшов". Странный довод! Ведь прийти на кого-либо в старинном языке как раз и означало нашествие, означало прийти войной. Вот память языка и сохранила ужасное воспоминание о нашествиях дивых половцев.

Ринулся дикий на Русскую землю - это осмысление теперь. уже принято многими, а потому не следовало бы в научном комментарии общедоступного издания умалчивать о таком прочтении.

* * *

В "Слове" немало говорится о князе-волшебнике Всеславе. Волшебник он и по летописи. В "Слове" сказано о нем, что еще в полночь он - в Белгороде, а наутро уже громит Новгород. Каким же способом он столь быстро одолел этакое расстояние? Автор "Слова", в духе древней мифологии, тут же объясняет это: князь Всеслав, сказано, "обесися сине мгле". Глагол обеситися означал - повиснуть, обнять. Слово "мгла" и в древнерусском языке, и в других славянских языках означало не только туман, но и облако. Игорь, сказано, полетел соколом под мглами. В одной болгарской песне девушка просит достать ей две мглы, что движутся высоко. Форма "сине мгле" - это так называемый "дательный места", "обесися сине мгле" буквально означает: "повиснул на синем облаке" или "обнял синее облако". Вспоминается мне другой древнерусский текст: "Труфена обесися Фекле". До сих пор никто не сомневался в переводе этого текста: "Труфена обняла Феклу".

Князь-волшебник, улетающий на облаке. Так и только так должно быть осмыслено это место "Слова". Кстати, и в другом памятнике XII века лицо, обладающее сверхъестественными силами, Исайя Ростовский тоже на облаке слетал из Ростова в Киев и обратно за одну ночь. Совсем как Всеслав!.. Этот мифологический сюжет неоднократно отражен был и на древних иконах.

Однако мусин-пушкинское ложное толкование тяготеет и над переводом 1961 года: "В полночь из Белгорода повис он в синем тумане, а наутро, поднявшись, топорами отворил ворота Новгороду". Смысла в таком переводе куда как мало: "повис", ну и будет висеть... И откуда это вдруг "поднявшись", отворил он затем ворота Новгороду?.. На самом-то деле поэт, в духе народной поэзии, просто говорит, что колдун Всеслав на синем облаке, быть может, на туче, перенесся за тысячу верст. Лингвистика, поэзия, народные мифы снова здесь заедино!

* * *

В издании 1961 года мы снова видим загубленным изумительное по своей поэзии и патриотическому звучанию место. Помните? Игорь, уже спасшийся из плена, воздает радостную хвалу реке Донцу за то, что эта река укрывала его от половцев. В этом своем страстном монологе он вспоминает другую русскую реку - Стугну. Он укоряет ее за то, что она утопила некогда русского князя Ростислава, которого вот так же преследовали половцы: "Де тако ли, рече, река Стугна худу струю имея пожерши чужи ручьи и стругы... уношу князю Ростиславу затвори. Днепрь темне березе. Плачется мати Ростиславя по уноши князи Ростиславе". Прежде всего надо по-новому разбить это место, ибо общепризнано, что сплошные строки древнего (сгоревшего) списка первые издатели расчленили со множеством грубых ошибок. И в правильной разбивке это место предстоит в таком виде: "Не тако ли, рече, река Стугна, худу струю имея, пожерши чужи ручьи и стругы... уношу князю Ростиславу затвори. Днепрь темне березе плачется мати Ростиславя".

Истинный перевод этих строк будет только такой: "Не такова, сказал, река Стугна: тощую (скудную) имела струю, а пожрала (поглотила) чужие ручьи и струги ("струга" - яма, колдобина на речном берегу, наполненная водою разлива), и юношу Ростислава предала".

Я нарочно подчеркиваю слово "предала", ибо в этом вся тайна верного и поэтического перевода данного места. По целому ряду старославянских и древнерусских текстов мною установлено, что "затворить кого-либо" означало предать. И какая же глубина политической мысли автора "Слова" восстанавливается через это прочтение, какая поэтическая красота противоставления: одна река осталась верна своему народу, а другая - совершила предательство. Стугна - река-изменница! Вот что хочет сказать поэт устами Игоря.

А тогда, через это прочтение, ярчайшим светом озаряется и смысл слов "чужие ручьи и струги". Летопись говорит, что тогда было половодье и мелкая речка Стугна широко разлилась: "наводнися вельми". Эта река в ту пору была пограничной: на южном ее берегу кочевали половецкие орды, а северный берег стойко удерживала Русь. Во время разлива Стугна приняла в себя воды и с чужого, вражеского, половецкого берега. Наполнившись потоками с половецкого берега, река Стугна стала как бы чуждой русичам и предала русского князя.

Что же, однако, попутало комментаторов-переводчиков и 1800 года, и 1934-го, и 1961 года? Почему и доселе мы читаем нечто несуразное: "Юноше князю Ростиславу затворила Днепр"; одна река... затворила другую? Здесь - непрочтение древнерусского "дательного вместо винительного"; выражение "затворила князю" прочли по-нынешнему, а оно означало: "затворила князя". Затем, конечно, не было дознано в слове "затворить" значение "предать". После слова "затвори" надлежит ставить точку. А следующая затем фраза: "Днепрь темне березе" означает буквально: "На днепровском скорбном берегу". Из летописи известно, что тело утонувшего Ростислава было отыскано: "мати его" и киевляне скорбным шествием встретили его в Киеве.

* * *

И еще одно грубо ошибочное прочтение, унаследованное от 1800 года, давно пора сдать в архив заблуждений. Я говорю о самом бегстве Игоря. Летопись прямо гласит, что Игорь со своими спутниками дождались, когда половецкая охрана, упившись кумысом, заснет, и только тогда, под покровом ночи, с великим страхом и трепетом прокрались через половецкий стан. Условный знак к бегству подавал Овлур. А когда миновали половецкий стан, то уже за рекою Тором сели на коней... Словом, летопись всячески подчеркивает, что Игорь и его спутники тихо и опасливо крались. А посмотрите, какое землетрясение устраивают, вслед за Мусиным-Пушкиным, переводчики 1961 года: "Овлур свистнул за рекою: велит князю разуметь "Князю Игорю не быть!" - кликнул. Загудела земля, зашумела трава, шатры половецкие заколыхались". Невольно удивишься: да как же это половцы не проснулись и не схватили беглецов при этаком шуме, грохоте?!

Вся беда в том, что вот уже 150 лет с лишним думают, будто в предложении "Вежися половецкии(я) подвизашася" подлежащее - "вежи", а на самом деле подлежащее здесь... беглецы. Это они подвигли себя от вежи, то есть от кибитки, в которой обитали! Был такой особый оборот древнерусского языка: "родительный беспредложный" при глаголах, означающих движение. Так, например, "зла подвизайся" означает по-нынешнему: "от зла удаляйся". Еще у Пушкина в "Полтаве" этот оборот уцелел: "Зачем бежала своенравно Она семейственных оков" (вместо: "от семейственных оков").

И "стукну земля" вовсе не означает: "загремела земля". Стукнул оземь Овлур, подавая тайный знак. Всмотритесь: Овлур "свистнул", "кликнул" (конечно, отнюдь не громко, а - быть может, и какой-нибудь птицей, как было в обычае у половцев), и, наконец, он же, Овлур, "стукнул оземь"; по земле, кстати сказать, и тихий стук легче дойдет до уха, если припасть к ней.

Все приходит в полное согласие с той картиной опасливого, тихого бегства Игоря, какую рисует и летопись. А то ведь, посмотрите, какую чудовищную картину бегства Игоря изображает А. Степана, следуя прочтению комментаторов нового сборника:

Загудело,
Ударило об земь (кого, позвольте спросить, ударило? - А. Ю.)
прошумели травы, разметало смерчем шатры
половецкие... а тогда Игорь-князь пробежал в камыши горностаем...

Сколько грохоту и сколько... безответственной безвкусицы! И вот что значит переводить по чужим подстрочникам, не зная языка, с которого переводишь: практика, весьма осуждаемая за последнее время всеми истинными представителями художественных переводов!


[Страничка ''Слова'']